Для тех, кому страшно идти на Манежную, был вчера предусмотрен женский марш от Площади трех вокзалов. На всех улицах, ведущих к ней от других станций метро, через каждые сто метров тротуар был перегорожен группой космонавтов. Проходя сквозь них, мы с Настей старательно обсуждали гель-лак, моду на расклешенные юбки, осветление волос и кедики, благодаря чему благополучно дошли докуда собирались. Там космонавтов было понатыкано, как опят на пеньке, через каждые десять метров группа человек по пять, в шлемах, с щитами и дубинками, а ближе ко времени начала из-за угла вышла и заполнила всю площадь вообще огромная колонна силовиков в сером камуфляже, я не знаю точно, человек триста?
Так что мы продолжали гулять как прохожие и обсуждать гель-лак. Точно так же делали все женщины вокруг, в такой манере мы дошли до бульварного кольца. Все это время космонавты время от времени кидались на толпу, как ястребы, выхватывали кого-то, в ком заподозрили антивоенные настроения, валили на землю, уволакивали в автозак. Все остальные шли и делали вид что просто гуляют, потому что ну да, мы не герои, мы обычные женщины с обычными мирными профессиями, и нам пиздец страшно в оккупированном городе.
К Тургеневской у нас уже подкашивались ноги от всего увиденного вокруг, и мы сели на скамеечку — Настя покурить, я так. Это было ошибкой, потому что на той же скамеечке сидела еще одна девушка, а дальше к нам подошли обменяться впечатлениями, — узнав меня, — трое других гуляющих. Объединение в группу из шести человек — это по нынешним временам уже несомненное доказательство вины, так что нас сразу же окружили пятнадцать полицейских. Документики ваши предъявите, — говорят, — забирают у нас паспорта и несут в автозак. Мы идем с ними; пытаться убегать все равно довольно бесполезно, вокруг по полицейскому на каждый квадратный метр.
Дальше мне повезло. Сажая в автозак, меня тщательно досматривали: это отделение рюкзака откройте, и это, и это. А это у вас что? — А это у меня справка о беременности. И кстати, я вообще ничего не делала, я сидела на скамейке. — Полицейские советуются, читают справку, уточняют друг у друга, что я действительно ничего не делала, и решают меня выпустить. А подругу мою можно тоже отпустить? А она тоже беременна? Нет. Тогда нельзя. Защита материнства и детства, что уж, спасибо и на этом.
Выйти из центра тоже тот еще квест, потому что полиции правда очень, очень, очень, очень много, гораздо больше, чем людей. Но это много лет был, кажется, мой город, я хорошо его знаю, я тут работала и училась, гуляла, любила и была счастлива, я знаю все безопасные переулки и все пустынные проходные дворы, и я могу выйти к метро в обход основного винтилова, и поехать за судебной доверенностью, чтобы ждать Настю с нею у дверей ее овд.
Это все похоже на пандемию (только намного хуже). Велик и страшен был год, работы твоей больше нет, да нету в ней и смысла, а есть только попытка остановить апокалипсис голыми руками. Безнадежная, вероятно, но не делать этого невозможно, нельзя, потому что а что иначе потом ответить на вопрос, где ты был и что делал, когда смерть расползалась по школьной карте. Вот что ты делал: отвлекал на себя силовиков, чтобы воевали они с тобой, а не убивали людей в Украине. Это немного, но, кажется, лучше, чем совсем ничего.